Вера Гривина - Путь к своему королевству
– На сей раз тебе не стать королем, – продолжил Мануил. – Vae! Non omnia possumus omnes.20 Придется подождать.
– Мне не привыкать – ждать, – буркнул Борис.
Он приготовился слушать слова утешения, но император вдруг поинтересовался:
– А правда, что Андроник Комнин пытается с тобой помириться?
– Он заговаривал со мной, а чего ему от меня было надо, я так и не понял.
Император поморщился.
– Андроник ничего не делает и не говорит просто так, но порой только бес может понять, чего он хочет. Признаться, у меня нет желания терпеть его при дворе, и я решил оставить нашего беспокойного родича на границе с Угорским королевством. Пусть Андроник командует лиметанеями21. А чтобы он опять не начал плести интриги, я приставлю к нему надежных людей.
Борис про себя позлорадствовал. Мало того, что Андроника Комнина вновь отрывают от милой его сердцу придворной жизни и упекают в приграничную глушь, так еще и за каждым его шагом будут следить.
«По заслугам и честь».
А император задал следующий вопрос:
– Ты, говорят, с жупаном Стефаном сдружился?
– Не то, чтобы сдружился, а толкуем иногда.
– О чем же вы толкуете?
– Все больше о вере христианской. Стефан очень благочестив.
Мануил с сомнением покачал головой.
– Стефан-то благочестив, а вот в тебе я прежде не замечал такого благочестия, чтобы часами о вере говорить.
– Не я со Стефаном говорю, а он со мной, – уточнил Борис.
– И чего же ему от тебя надо? – настойчиво осведомился император.
Борис не знал, как он отнесется к притязаниям Немани на власть в Сербии, и, дабы не подвести жупана, сказал неопределенно:
– Да вроде бы ничего, а просто я ему кажусь подходящим собеседником. Между прочим, он уверял меня в том, что никогда не изменит василевсу.
Мануил нахмурился.
– А ты спрашивал его, хочет ли он мне изменить?
Борис мысленно обругал себя за неосторожность. Ведь он знал, каким подозрительным становится император, при любом упоминании об измене.
«Дурак я! Вот уж воистину: поспешишь обронить слово, а после каешься».
Надо было выходить из неприятного положения:
– Нет, я его об этом, конечно же, не спрашивал, да и вообще ничего у Стефана не выпытывал. Он по своей воле ругает угров, а греков называет защитником сербов.
Мануил удовлетворенно кивнул.
– Значит, жупан обещает быть нам верным? Надеюсь, он нарушит своего слова. Ладно, ступай!
Выйдя от императора, Борис подумал:
«Уф! Выкрутился я, слава Богу! Впредь мне наука – при Мануиле надобно следить за каждым своим словом».
Он спустился во двор замка, где его ждал Лупо.
– Возвращаемся в Константинополь, мессир?
– Возвращаемся, Лупошка, – грустно усмехнулся Борис. – Я не буду королем, а тебе не станешь королевским слугой.
– Я слуга своего господина, кем бы он ни был, – отрезал Лупо.
Они немного прошлись по узкому не вымощенному двору, где пахло сыростью и во многих местах рос мох.
– Последние ночи я вижу один и тот же сон, – медленно заговорил Борис. – Снится мне широкий Днепр, и я стою на его берегу. Знаю, что на той стороне мое счастье, а добраться к нему не могу: лодки нет ни одной. Стою, гляжу с тоской, и вдруг другой берег сам начинает ко мне приближаться.
– И что на том берегу? – полюбопытствовал Лупо.
– Храмы русские, люди русские и… Агнесса.
– Снится то, по чему мессир тоскует.
– И что навсегда потеряно, – сказал Борис со вздохом.
Глава 6
Пир у киевского князя
После того, как был подписан мирный договор с галицким князем, Бруно повел свой отряд в Далмацию, где основные силы венгерского короля противостояли византийскому нашествию, а когда война закончилась, королева послала его с письмом к киевскому князю. Перед отъездом на Русь Бруно получил известие о смерти своей жены. Он нисколько не огорчился, так как не испытывал никаких чувств к женщине, благодаря которой ему удалось превратиться из нищего рыцаря в более ли менее состоятельного феодала. Конечно, она имела некоторые достоинства – приятную внешность и умение хозяйствовать, но был у нее и очень большой недостаток – ей так и не удалось забеременеть.
«Господь знает, что творит, – с удовлетворением подумал Бруно. – Как говорил мой отец, царство ему небесное: лучше быть холостым, чем иметь бесплодную жену».
В Киеве он был радушно принят Изяславом Мстиславовичем и определен на постой в роскошные хоромы одного из самых богатых и уважаемых в Киеве мужей, тысяцкого Улеба. А спустя день Бруно получил приглашение на княжеский пир.
Изяслав Мстиславович восседал во главе длинного, покрытого большой белой скатертью стола. Справа от киевского князя были сыновья Мстислав и Ярослав с женами, слева – брат Владимир Дорогобужский тоже с женой. Дальше расположились бояре, придворные и военачальники. Место Бруно оказалось в середине стола, и это обидело гордого рыцаря.
«Мог бы князь и поближе к себе посадить того, кто спас от гибели его сына».
На серебряных блюдах лежали различные кушанья: дичь, поросята, огромные рыбины, пироги. В глубоких серебряных мисках золотился свежий мед. Не было недостатка и в хмельных напитках, как в заморских винах, так и в любимой русскими медовухи. А вот из фруктов Бруно увидел одни яблоки.
«Здешняя земля дает мало плодов – не то, что моя родина», – с грустью подумал он.
Слух пирующих услаждали музыканты, которые играли на гуслях (напоминавших Бруно кифары) и различной величины дудках. Вокруг стола бегали, гримасничая, уродцы-шуты.
Изяслав Мстиславович был весел и говорлив. Он беседовал с сыновьями, обращался к брату, любезничал с невестками, переговаривался с боярами, задал пару вопросов Бруно. Однако настроение киевского князя мгновенно испортилось, когда из сеней послышался визгливый женский голос, заглушивший громкую музыку. Все сидящие за столом люди дружно вздрогнули. Тут же дверь с шумом отворилась, и в гридницу22 ворвалась высокая дородная женщина лет около пятидесяти, в навершнике из золотистой парчи и расшитом золотыми нитями покрывале, поверх которого возвышался огромный головной убор из золота, жемчуга и драгоценных каменьев.
Музыканты перестали играть, а шуты замерли.
– Вырядилась старуха курам на смех, – пробормотал Мстислав.
Владимир Дорогобужский бросил на племянника полный ярости взгляд.
– Здравствуй, матушка Любава Дмитриевна! – кисло поприветствовал Изяслав Мстиславович ворвавшуюся в гридницу женщину. – Я рад тебе!
Только теперь Бруно догадался, что особа со сверкающими от гнева глазами – мачеха киевского князя и мать королевы Фружины. Лицом вдова князя Мстислава Владимировича напоминала дочь, однако держалась Любава Дмитриевна куда как менее достойно, чем венгерская королева.
Прыснув на пасынка злобным взглядом, вдовствующая княгиня воскликнула:
– Рад мне? То-то меня к тебе твои цепные псы не пущали!
– Кто не пущал? – притворно удивился Изяслав Мстиславович. – Я всех накажу!
– Не лги, Изяслав! – завопила Любава Дмитриевна еще громче. – Ты, поди, сам велел все двери затворить передо мной! Токмо меня не так-то легко удержать!
– Легче убить, – сказал Мстислав себе под нос, но в тишине его все услышали.
– Прикуси язык, Мстислав! – вскинулся киевский князь на сына. – Уважай княгиню!
Любава Дмитриевна жалобно заскулила:
– А разве же меня кто-нибудь уважает, опосля смерти мужа моего, князя Мстислава Владимировича, упокой его Господи? Вот и приходится бедной вдовице силком к тебе, Изяслав, врываться, дабы потолковать о делах.
– Садись, матушка, за стол, – медовым голосом заговорил Изяслав Мстиславович. – Откушай с нами. А о делах мы с тобой опосля потолкуем. Уважь нас. Вон здесь и родичи твои, и боярство, и гость угорский.
Бруно, как только услышал, что речь зашла о нем, поднялся и отвесил учтивый поклон. Княгиня глянула на него с любопытством.
– Ты, значит, из Угорского королевства к нам прибыл? И дочь мою, Евфросинию Мстиславовну, знаешь?
– Королева Фружина – моя государыня, – ответил Бруно.
Любава Дмитриевна явилась в княжеские хоромы с намерением устроить пасынку скандал, и ни родичи, ни киевские бояре не могли этому помешать. Иное дело – прибывший из Венгерского королевства человек, который наверняка все расскажет королю Гёзе, а вдовствующей княгине совсем не хотелось, чтобы ее венценосный зять плохо подумал о своей теще, поэтому она, смирив гордыню, послушно села за стол. Место себе Любава Дмитриевна выбрала по правую руку от Изяслава Мстиславовича. Остальным пришлось подвинуться: благо, что лавки были длинные.
Напряжение, возникшее с появлением вдовствующей княгини, не исчезало. Вновь зазвучала музыка, но уже не такая веселая, как прежде. Шуты перестали кривляться. Изяслав Мстиславович хмурился, а его сыновья недовольно переглядывались. Владимир Дорогобужский старательно улыбался своей матери, как будто пытался ее обелить. Щеки обеих молодых княгинь порозовели от смущения. Самыми невозмутимыми выглядели бояре, но и они явно были не в восторге от происходящего.
